Новая Россия

Среди этих голодных «романистов» встречаются и «идейные», особенно после нескольких относительно сытых дней. Они пытаются рассказать своим слушателям что-либо и посерьезнее «Шайки червонных валетов». Такой «романист» чувствует себя культурным работником при воровском троне. 

Варлам Шаламов. 

Очерки преступного мира.

На одном из «круглых столов» я сказал, что «Либеральная миссия» не является, на мой взгляд, ни либеральной, ни, тем более, миссией. Вернее, у нее много оснований стать таковой, в этом фонде и вокруг него – умные, высочайшей квалификации люди, уже сложившиеся институты: сайт, ВШЭ, издательская деятельность, «круглые столы» и семинары, всем известные «Ходорковские чтения», которые трудно представить без Евгения Григорьевича Ясина, и многое другое. Но в сегодняшних условиях она, как некая социально-интеллектуальная инстанция, не становясь либеральной, фактически – может быть, совсем того не желая – выполняет апологетическую роль по отношению к путинской власти. В том же духе, но еще более жестко и недвусмысленно я высказался ранее и про «Ходорковские чтения», употребив для определения того же явления и вовсе не политкорректное обозначение «коллаборационизм».

В обоих случаях регламент не позволял мне немедленно аргументировать и должным образом обосновать свои критические высказывания. А сделать это совершенно необходимо не только потому, что они уже прозвучали, но и, главным образом, потому, что стоящая за ними проблема приобрела с тех пор еще большую актуальность. Частично обоснование своей позиции по ней я все-таки дал, опубликовав обширный материал на Каспаров.Ру. Но это было в июле – кто летом что-то читает? А я хочу не только быть точно понятым и теми, кто идейно не согласен со мной, но даже среди них найти сторонников моей озабоченности данной проблемой.

О какой проблеме речь?

Разумеется, я не собираюсь говорить исключительно о фонде с названием «Либеральная миссия» (это «негосударственная организация, занимающаяся просветительской деятельностью либеральной направленности») и не о каких-то конкретных выступлениях на «Ходорковских чтениях». В них, как и в рамках «Либеральной миссии», нет, разумеется, прямой апологетики нынешнего режима. Напротив, все выступления здесь, все публикации вполне критичны, во многих из них дается глубокий, взвешенный анализ экономической ситуации, социальных отношений, политической конъюнктуры. Однако режим в целом можно и защищать, не обязательно восхваляя его. Это можно делать – заниматься апологетикой режима – и в ходе критического анализа отдельных сфер и сторон его деятельности, если оставлять в стороне его общую стратегическую социально-политическую направленность.

«Либеральная миссия» и «Ходорковские чтения» в качестве неких социальных, интеллектуально-нравственных институтов, можно сказать, состоялись. Поэтому, думаю, их участникам следовало бы посмотреть на себя и на происходящее вокруг с такой точки зрения: что представляют собой икаким образом связаны между собой, каким образом соотносятся нынешнее состояние и место России как общества и как типа культуры в общем рисунке цивилизации с нынешней властной системой. Предназначение думающего класса любой страны, не будем забывать, проявляется в его умении и готовности адекватно воспринимать происходящее и в каждый данный период быть способным давать происходящему максимально верную и непредвзятую оценку. Сегодня, как мне видится, актуальным стал такой вопрос: а есть ли вообще будущее у той России, которую вот уже 20 лет пытается выстроить по давно уже устаревшим лекалам ельцинско-путинский режим? И в связи с этим: что сейчас доминирует, что важно, первостепенно? Надо ли добиваться только избавления от существующего режима, или же стратегия состоит в изменении самой парадигмы России, в осознании того, что без такого изменения вообще никакие качественные, давно назревшие и перезревшие задачи развития страны в принципе не будут решены?

Иначе говоря, проблему я бы сформулировал следующим образом: «Либеральная миссия» представляет собой институциональное воплощение более широкого и более глубокого явления российской современности – системного либерализма – и в данном качестве неспособна адекватно осмыслить и выразить состояние России как синтетической социокультурной целостности и определить на такой основе ее перспективы.

Для пояснения собственно системного либерализма я сошлюсь на дефиницию, которую предложила Лилия Шевцова на круглом столе «Опыт и уроки 90-х». Она назвала системный либерализм первым среди факторов, блокирующих российскую трансформацию. В подобном качестве он, по ее мнению, «существовал в 1990-е и продолжает действовать и сегодня. Правда, его влияние менялось на протяжении двадцатилетия. Но именно этот блокиратор создает среду для гниения. Я его называю «системный либерализм». Речь идет о либеральной риторике, фразеологии, слоганах и так далее, которые используются властью для маскировки антилиберальной, антидемократической политики. И сюда же давайте включим технократов, которые были в ельцинском правительстве, затем перешли в путинское правительство и продолжают управлять экономикой. Обслуживая единовластие, они, по сути дела, дискредитируют идеи демократии и либерализма. (Подчеркнул я. – Ю.А.) Пока у нас существует явление «системного либерализма», а также готовность интеллигенции быть кооптированной в околовластные структуры и обслуживать власть, вряд ли мы сделаем шаг к реальной трансформации». В подобном определении что-то, наверное, можно было бы уточнить – например, не все «технократы» из ельцинского правительства остались в путинском и т. д. Но в самом общем виде все так: это люди во власти, вокруг нее, готовые в нее войти, ей служить напрямую, ее обслуживать – под кого-то маскируясь, с открытой душой и с фигой в кармане. Они же блокираторы реформ и создатели среды гниения. Люди системы.

Раскрыть проблему я попытаюсь, ответив на три вопроса:

– в чем и откуда принципиальный догматизм системных либералов;
– почему они не могут, неспособны увидеть «91-й год» как углубление краха Русской Системы;
– как соотносятся «системный либерализм» и коллаборационизм.

I. Принципиальный догматизм системных либералов

Сфера идей

Как первое приближение к теме – не в плане ее раскрытия, а лишь как указание на ее истоки – надо сказать следующее.

Системные либералы смотрят на Россию и мыслят ее прошлое сквозь призму теорий, понятий, категорий и ценностей не имманентных самой России, а внеположных для нее, наработанных в ходе изучения совсем другой, а именно западноевропейской исторической реальности. Они ошибочно продолжают считать такие понятия и ценности всеобщими, универсальными и до сих пор пытаются (или хотели бы) на их основе и с их помощью переделывать Россию.

Когда я говорю про системных либералов, что «они смотрят», «они полагают», я понимаю, что делаю обобщение. Все они были и остаются, конечно, очень разными людьми и смотрят на происходящее во многом по-разному. Но всех их объединяет то, что точкой отсчета и концептуальной рамкой их взгляда на мир к 1980-м годам было западное знание о человеке и обществе. Точнее, их научное сознание трансформируется из советского истмата в буржуазный либерализм. Ничего своего, наработанного на основе эмпирического материала и его осмысления у них, естественно, быть не могло. А общим для совокупного истматовско-либерального знания остается его четкая дисциплинарная расчлененность (экономические науки, социология, политические науки) и ярко выраженная, обусловленная спецификой западноевропейского социума эпохи модерна дифференциация самого объекта исследования: рыночная экономика – гражданское общество – государство, религия. Кроме того, дифференцированному западноевропейскому социуму соответствовал адекватный ему тип социальной динамики – поэтапное прогрессивное развитие.

Ничего подобного в российском социуме не было. Ему присуща в качестве нормы не дифференцированность, а, наоборот, синкретичность, в которой власть и собственность, индивид и общинность, закон и правда и т. п. сосуществовали как одно целое. И в плане социальной динамики для нашего общества органична способность при всей изменчивости во времени его форм и внешних обличий сохранять в неизменности свое матричное основание, на котором периодически, после каких-то потрясений или изменений, воспроизводится вся основанная на нем система.

В догматизме системных либералов в результате двойной аберрации: а) заимствованная дисциплинарность и б) дифференцированный (европейский) социум вместо синкретичного (российского), – произошла утрата, исчезновение объекта исследования, то есть человека во времени, в обществе и в пространстве. Утрата его как объекта выразилась в том, что все ментальные и социальные проявления человека в ходе институциализации наук на Западе, а вслед за тем и в России стали исследоваться как рядоположенные, подлежащие последовательному рассмотрению или, в лучшем случае, как суммарная механическая совокупность. Однако в исторической реальности они представляют собой синтетическую целостность. Но поскольку эти разные ипостаси человека – его сознание, характер социальности, физическое бытование и жизнеустройство – онтологически объединяют в себе разные срезы бытия: ментальный, социальный, природно-географический, – то и исследование их предполагает совокупность разных подходов: социокультурного, семиотического, компаративистского (системно-исторического, лингвистического, антропологического), исторической глобалистики и т. п. Только будучи внутренне связанными – теоретически, методологически, понятийно – адекватно изучаемому предмету, все упомянутые и другие разнообразные подходы могут принести плоды в постижении исследуемого объекта.

Справедливости ради, надо сказать, что в рамках западного обществоведения уже в первой четверти ХХ века усмотрели такую методологически опасную утрату объекта исследования и тогда же начался поворот в сторону человека. В частности, в исторической науке, в антропологии начали осознавать: не преодолев дисциплинарную расчлененность, знание о человеке и обществе не сможет обрести и свой объект в виде его синтетической общественной целостности и, следовательно, не сможет стать по своему существу гуманитарным. Поняли, что разгадку характера социальности или, например, тайну очертаний возделываемых полей в раннем Средневековье надо искать не в государственном устройстве и не в экономике, а в головах людей, в свойственной каждой эпохе ментальности. Но наши системные либералы этого поворота даже не заметили. А поскольку господство среди них всегда принадлежало и теперь принадлежит экономистам, то и ответы на все вопросы определяет экономический детерминизм.

Тревожные сигналы об утрате человека в качестве объекта познания появились и на российской почве. Однако изначально исходили такие сигналы не из науки, а из великой русской литературы. Официальная же академическая наука – как некий способ социализации ученого сообщества, как некий этос – оставалась (и до сих пор остается, что особенно существенно для темы данной публикации) непроницаемой для подобных сигналов. По изысканиям нашей отечественной литературы – под таким углом зрения их рассмотрел Алексей Давыдов, – русский человек как носитель определенных культурных особенностей это «пародия» человека» у Пушкина, «нравственный калека» у Лермонтова. Это «мертвые души», «человек ни то ни сё», «свиные рыла» у Гоголя. Это человек-«урод» у Гончарова, «человек недоделанный» и «вывихнутый» у Тургенева. Это человек, который не может принимать никаких решений, у Чехова. Это «бесы» у Достоевского, шариковщина у Булгакова, озверевшие народ-«красные» и народ-«белые» у Шолохова и Пастернака.

Высокомерная официальная наука, как и российский социум, который она обслуживала, не усмотрели в таких знаках тревоги для себя самих потому, видимо, что сочли их исключительно (или всего лишь) художественными образами, но никак не результатами познания исторической реальности. Познания средствами искусства и, в частности, как в данном случае, средствами литературы. Ведь подобные знаки – именно такой русский человек как носитель определенных культурных особенностей – свидетельствовали, что их означаемое – русский тип культуры – не способно адекватно реагировать на вызовы современности и, следовательно, пребывает в состоянии глубокого кризиса.

В самих науках о человеке и обществе обоснование необходимости поворота в сторону синтетического, системного постижения исторической реальности и сам такой поворот наметились еще в советское, «доперестроечное» время, но и до сей поры он представлен в россиеведении лишь маргинальными исследованиями.

В этой связи в качестве примеров укажу на Михаила Михайловича Бахтина как на мыслителя и философа, чьи работы методологически важны и нашли отражение практически у всех гуманитариев, работающих над проблемами синтеза. Из россиеведов в подобном плане сошлюсь на московско-тартусскую семиотическую школу Успенского-Лотмана, на школу лингвистической компаративистики Вячеслава Всеволодовича Иванова. Среди историков выделю таких, например, как Александр Александрович Зимин, Юрий Сергеевич Пивоваров, Андрей Ильич Фурсов, среди социологов – Игорь Моисеевич Клямкин, Татьяна Ивановна Кутковец. Наконец, укажу группу (школу) гуманитариев – историков, культурологов, искусствоведов, – которые в свое время много и плодотворно работали в семинаре во главе с ныне покойным Александром Соломоновичем Ахиезером. В нее, в частности, входили и неоднократно выступавшие на семинарах «Либеральной миссии» Андрей Анатольевич Пелипенко, Алексей Платонович Давыдов, Игорь Григорьевич Яковенко. Насколько я могу судить по стенограммам, за единичными исключениями они не получили здесь поддержки по основным концептуальным положениям.

Камнем преткновения стало разработанное Фурсовым и Пивоваровым положение, или понятие, – «Русская Система»: и в качестве исследовательского приема, и как историческая реальность. Эвристическая ценность данного понятия заключена в возможности системного подхода, основанного на целостном, синтетическом видении культурно-исторической реальности. Такой подход позволяет его авторам и последователям преодолевать дисциплинарную расчлененность гуманитарного знания и удерживать в поле зрения российскую реальность, по мнению А.А. Пелипенко, «не разъятую искусственно на традиционные дискурсивные области: социально-политическую, экономическую, военную, культурно-психологическую, религиозную, художественно-эстетическую и т. п.».

В своих суждениях и выводах о «Либеральной миссии», как об одном из институциональных олицетворений системного либерализма вообще, я не просто опираюсь, но использую изыскания упомянутых исследователей «Русской Системы», а также исследователей теоретико-методологических проблем русской культуры. Разумеется, я опираюсь и на свой личный опыт общения с этой системой, и на свой опыт исследования и ее самой, и других проблем исторического знания.

Таким образом, если предельно сжато подытожить сказанное выше, получится следующее: мыслительная сфера, откуда проистекает принципиальный догматизм системного либерализма, – теории, понятия и ценности, которые не выводятся из русской реальности, а навязываются ей как обобщения не русского, а западноевропейского исторического опыта.

Отрицание европейских либеральных ценностей в качестве универсальных и для России, как правило, воспринимается как русский национализм – или же как отказ в стратегическом целеполагании от западной ориентации вообще (в плане цивилизационных координат) и переориентацию неизвестно на что: то ли на Восток, то ли в Евразию, то ли в Азиопу. Я пытаюсь показать, что европейские либеральные ценности неприемлемы для России не с той точки зрения, хороши они или плохи сами по себе, а потому, что они внеположны ей и, следовательно, навязываютсяРоссии как догмы чистой воды. («Навязываются» обычно «аутсайдерами», кем-то «извне», сторонними внешними силами, и используя эту терминологию, мы перекладываем ответственность за происходящее на «внешнего врага». В нашей истории были и «навязывания», и «заимствования». Навязывание часто связано с тотальным насилием. И таких примеров много, начиная с эпизода случайного выбора религиозной формы Ольгой, и последовавших насильственного крещения (огнем и мечом) и «альфабетизации». Кстати, в ключевой момент выбора, обычно, просчитываются многие факторы и КПД: так вот с точки зрения ресурса и затрат, крещение, конечно, было гораздо дешевле, быстрее и практичнее. Опять же, крещение возможно осуществить в коллективной форме - массово и «быстрыми темпами». А вот «массовое обрезание» не снилось даже Иерониму Босху, и, безусловно, закончилось бы неслыханной резней). Сказанное, кстати, в полной мере относится и к насильственному внедрению марксистских догм, тоже западных. Кстати, анализируя дуальную оппозицию «имманентное-привнесенное», импортированные ценности рано или поздно терпели крах на нашей обширной территории. Возьмем, опять же наиболее отдаленные по времени события. За тысячу лет теоретически они могли бы прижиться и освоиться (то есть стать «своим») на нашей почве – крещение и грамотность. Россия до сих пор - территория торжествующего язычества. По Лескову «Русь была крещена, но не просвещена». Всеобщей катехизации как не случилось тогда, на момент крещения, так не произошло её и до сих пор. Да и по части грамотности население наше, хоть и живет в самой «читающей» стране, по сущностной характеристики его сознания, по-прежнему остается традиционалистским и, с точки зрения способности рационального постижения действительности, неграмотным. А вечный спор западников и славянофилов…? Никон и Аввакум…, Петр, как пример концентрированной (кристаллизованной) страсти к заимствованиям всей плеяды русских царей... Итог этих попыток – 74 года марксистских, плюс 20 лет «либеральных» – трагический: с одной стороны, десятки миллионов жизней и всеобщая моральная деградация, с другой – вся Россия превратилась в страну манекенов и симулякров. Все, какие только возможно, формы мы за последние века на Западе позаимствовали, а о смыслах и обстоятельствах, которые сделали там все подобные формы возможными, мы, из-за принципиального догматизма нашей интеллигенции, так никогда даже и не успели задуматься. 

По Константину Леонтьеву, например, русский народ специально не создан для свободы. То есть парадигма русскости, согласно ему, – империя, приоритет государства над личностью и целостность всей сколоченной силой территории вместе с покоренными и подчиненными власти людьми на ней. Парадигма же «свободный человек в независимой и свободной стране», якобы, принципиально с Россией не совместима: дай свободу – тут же все народы вместе со своими землями разбегутся в разные стороны. Отсюда, из такого априорного символа веры, все эти нынешние «Красные проекты», «Пятые империи», всевозможные «Восстановления монархии». В том числе, отсюда же и путинский проект – парадигма Велико-, Энерго- и Сувереннодержавности; в том числе, здесь и чубайсовская «Либеральная империя» – все из той же парадигмической серии. Отсюда и поворот в ту же сторону, в сторону всевозможных «Проектов Несвободы» господствующих массовых настроений в современной России.

Такому повороту в сильной, даже в решающей степени способствовала двадцатилетняя попытка навязать россиянам так называемый либерально-демократический ельцинско-путинский, гайдаровско-чубайсовский проект. В этом плане телевизионная победа сталиниста Кургиняна над либералами Млечиным и Сванидзе по всем вопросам на «Суде времени» в соотношении 90 на 10 – прямой результат наложения насильственного внедрения подобного проекта на архаику массового сознания россиян. Люди, сотрудничающие с властью в Русской Системе ( здесь я имею в виду системных либералов), то есть практикующие в рамках данной властной парадигмы, вольно или невольно, осознанно или несознательно укрепляют существующую пагубную парадигму. И тем самым блокируют (скорее всего, уже заблокировали), может быть, единственно возможный, выпавшей в 1991 г. шанс на выход России из цивилизационного тупика.

Словом, – Русская Система, и точка. И, якобы, только тот русский, кто идентифицирует себя и свою русскость своей прирожденностью в такой системе. Вот только никогда и ни при каких обстоятельствах – ни при царях, ни при большевиках, ни при Ельцине с Путиным – никогда не учитывали самого элементарного: есть еще и сами жители России, без которых никогда не получится решить эту проблему. Никогда и ни у кого не возникло даже потребности обернуться и хотя бы просто посмотреть на наше население, чтобы, удостоверившись в том, какое именно оно есть, задуматься: при каких обстоятельствах возможно его превращение из объекта приложения усилий в главного актора и основного субъекта решения судьбы России?

Общественная сфера

Что же касается сферы социальной, откуда тот же догматизм системных либералов проистекает и ею же всецело обусловлен, то здесь раскрывается не менее впечатляющая картина. Придуманный ими объект наблюдения и познания в виде их же собственного «воспоминания о будущем» им не только пришлось выдавать за реальный, но еще и делать вид, что они его успешно реформируют.
Говоря о системном либерализме в плане его социальной обусловленности, нужно сделать некоторые важные добавления к тому, что я уже сказал со ссылкой на Лилию Шевцову. Это необходимо, чтобы пояснить, как связаны между собой понятия «системный либерализм», «путинская власть» и «Русская Система».

Уже само слово «системный» определяет такой либерализм как находящийся внутри Русской Системы, служащий ей, обслуживающий ее и целиком от нее зависящий. Потому он и «системный». Само по себе именно данное обстоятельство и определяет, социально обуславливает принципиальный догматизм подобного либерализма. Иначе говоря, сущность последнего определяется внешними по отношению к нему обстоятельствами – системой, – а не импульсами, исходящими из него самого.

Что касается связи системного либерализма с представлениями о Русской Системе, то, согласно Пилипенко, «психологической основой ключевых мифологем, лежащих в основе РС, является особый режим установления партиципационных отношений с источником порядка, при котором сознание индивидуума априорно полагает себя как часть по отношению к внеположенному целому. В силу сложной амальгамы культурно-исторических факторов, такая установка прочно (если не намертво) закрепляется в народном сознании, определяя исторический генезис форм социального порядка, равно как и структуру ценностей и границы вариативности культурной парадигматики».

И далее, следуя логике приобщения к источнику порядка, изложенной и обоснованной в докладе Пелипенко здесь, на семинаре «Либеральной миссии», говорится: «…если источник порядка имеет сверхчеловеческое измерение, то он в принципе не может быть инкорпорирован внутрь ментальности субъекта: она просто не способна его вместить в его иррациональном величии и непостижимости. Тем самым блокируется возможность возникновения источника порядка внутри ментальности самого индивидуума. И многократно отмеченное стремление к безответственности, увиливанию от выбора, делегирование прав «наверх», умственная лень, «придуривание», бытовой идиотизм, тупое безразличие ко всему – всего лишь социально-психологические проекции этой глубинной диспозиции.

Если индивидуум не имеет источника порядка внутри, то он в принципе не способен к развитию в себе личностного начала. Путь к самодостаточности и, соответственно, к внутренней свободе для него закрыт. А потому рабы могут терпеть всё, кроме свободы».

Следует помнить, что, говоря о системном либерализме, я имею в виду его догматизм, то есть его принципиальную несвободу. Вообще говоря, не столь существенно, проистекает такая его несвобода из сферы ментальной или же социальной (да, потому что они в одной связке). Но дальше, когда, имея в виду системный либерализм, речь пойдет о недоумении (для меня, например), а именно: почему все системные либералы так неистово, словно какой-то религиозный орден, как какая-то секта, все как один продолжают определять все свое реформаторство в 1990-х годах в целом успешным и меры очевидно антилиберальные продолжают называть либеральными, – тогда станет ясно, почему надо выделить особо социальную составляющую их несвободы.

Иначе говоря, гвоздь проблемы в их незаметном и постоянном, в их неизбывном не только интеллектуальном, но и социальном рабстве.

Человеком движут стереотипы. Они в основном определяют и его повседневное поведение, и его место и роль в людском сообществе. Подчиненное, рабское поведение в отношении внешних обстоятельств – норма в Русской Системе. Поведение же свободного человека, подвергающего всегда и все сомнению и вырабатывающего для любой ситуации свое продуманное видение «правильного» (или, что то же самое, «добра») и понимание его отличия от того, к чему подталкивают внешние обстоятельства, – здесь скорее аномалия и встречается редко. Уступая давлению внешней необходимости, такие люди делают это сознательно – по крайней мере, понимая, что подобная их несвобода – это их выбор, их подчинение тирании внешнего мира. Некоторые из них годами и десятилетиями ищут возможность иного, свободного поведения, именно что по капле выдавливая из себя раба обстоятельств.

Из-за нетипичности такого поведения большинство наших сограждан до сих пор плохо понимают соответствующее высказывание Антона Павловича Чехова, а также иезуитский сарказм, скрытый в известном определении свободы как «осознанной необходимости». Осознание необходимости – всего-навсего понимание своего подчиненного состояния по отношению к ней.

Свободного человека определяет внутренняя потребность понимать, или любовь к Истине. Поэтому постоянное «передумывание» (по-гречески «метанойя») – его естественное поведение. Стоит заметить, что в Библии это слово переведено как «покаяние», то есть единственный путь к «спасению».

Люди, которые ведут себя так, суть асоциальные белые вороны, ибо считается, что «жить в обществе и быть от него свободным нельзя». Всегда, во все времена российское общество, с тех пор, когда окончательно оформилось в Русскую Систему, нетерпимо относилось к ним и стремилось от них избавиться. Зверские убийства, уничтожение миллионами в ГУЛАГе, изгнание, тюрьмы, психушки – далеко не полный перечень средств подавления. Вспомним в данном контексте хотя бы травлю «на высшем уровне» – на уровне президиума АН – причастных к россиеведению Фроянова, Сулейменова, Зимина. Не забудем, что и современная наша система образования, включая университетскую, продолжает выполнять роль институции, где дают уроки рабства. В целом вся эта система и сегодня выполняет репрессивную функцию по отношению к свободомыслию и, наряду с телевидением, каждодневно утверждает бескрайнюю зону несвободы.
Понимать внутренне свободных людей могут только люди такого же рода, с подобным опытом внутренней мыслительной работы. Их мало, и по своей природе они предпочитают образ жизни отшельников. У Тютчева, например:

Лишь жить в себе самом умей –
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, –
Внимай их пенью – и молчи!..

Такое поведение асоциально в принципе. Не обобществляются и его плоды – картины понимания бытия.

…Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь, –
Мысль изреченная есть ложь.

Но хорошенькое дело: «Молчи…» А как же карьера – особенно политическая? Ток-шоу, выборы и все такое?..

Все, что связано с внешней социализацией, – совершенно иной, абсолютно несовместимый со стремлением к истине тип деятельности и умственного творчества. Последний изначально подчинен внешней необходимости, которая банально и жестоко не оставляет времени на созерцание истины – не до нее. Либо одно, либо другое, и никогда вместе. Непримиримый выбор. Он-то и рождает рабов власти, карьеры, мамоны, быта, плотских утех, а также – рабов Истины.

Но только в последнем случае страстной внутренней потребности всегда и всё понимать, в огне этой постоянной любви к Истине открываются контуры подлинной свободы и несвободы. В отношении же остальных можно сказать лишь: «Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят».

Уже только одно стремление системных либералов к власти показывает: они – быть может, непроизвольно – считают, что без власти ничего реального сделать нельзя.

Это простительный стереотип поведения бедных людей, которым для того, чтобы даже просто жить, необходима социализация и, значит, неизбежная и неизбывная при этом умственная кабала, лишающая важного опыта открытия собственных картин понимания. У них просто не было возможности удовлетворять свои внутренние потребности и главную среди них – потребность понимать, и вести себя сообразно со своим пониманием. Достаточно вспомнить, что булгаковскому Мастеру потребовалось социальное чудо – крупный лотерейный выигрыш, – чтобы он смог погрузиться полностью в мир своих дум.

Тем не менее, подобный стереотип поведения делает их рабами «кольца всевластья» (по Толкиену). Они в принципе не могут постичь, что с помощью насилия (власти) нельзя дать свободу, потому что ее источник живет внутри человека и за нее надо бороться, выдавливая из себя рабство. А потому у них нет и не может быть идей, касающихся инфраструктуры свободы. (Последнее понятие требует отдельного и очень серьезного разговора.)

Говоря о социальной обусловленности догматизма системных либералов, нужно хотя бы в самом сжатом виде сформулировать главную проблему такой обусловленности – социальную сущность их самих и их интересы в современной России. Эта проблема, в свою очередь, упирается в вопрос: что есть современная российская власть – онтологически, мифологически, аксиологически – и какими она делает системных либералов, а они, соответственно, делают ее.

Надо учесть – сошлюсь еще раз на Пелипенко, – что «власть в РС это не только характеристика политического субъекта и не обозначение соответствующего типа социальных отношений. И даже не сумма первого и второго. Это – категория мистико-космологическая, глубоко сакральная, поскольку, по сути своей, есть первопричина всякой культурной упорядоченности». Отсюда вытекает, что одних только общепринятых социологических или политологических способов определения ее самой, ее составных частей, характера, функций, управленческих технологий, способов ее комплектования и т. п. недостаточно для определения места и роли в этой власти главного героя настоящей публикации – системных либералов.

Их сложно определить, например, социологически: кто они – это собственно власть или и ее пламенные либеральные доброхоты? И можно ли провести принципиальную грань между теми и другими? Вот, скажем, на экране телевизора президент страны Медведев беседует с главными руководителями трех ведущих телеканалов, и все вместе они весьма профессионально (надо отметить) дурят телезрителей. Особенно наглядно издевательство над телезрителями проявилось в вопросе Кулистикова: «Я не буду спрашивать про ЖКХ, спрошу про МБХ», – и в ответе президента. Кто из них кто здесь? Где власть и где те, кто ее делает такой? Или: премьер-министр Путин едет поздравлять с днем рождения Эрнста по месту его службы, а главное назначение, можно даже сказать, сокровенное призвание этой службы – производство и тиражирование несвободы на всю Россию. Или, может быть, еще более характерный случай – «про народ»: многотысячная толпа подростков, на Манежной 11 декабря. Еще совсем молодые, но уже отчаявшиеся люди, чьи убеждения представляют собой смесь ксенофобии с социальной протестностью. И с ними ритуально солидаризируется «национальный лидер». С чем именно он солидаризируется, с какими именно из перечисленных характеристик и свойств этой толпы?
Таких примеров можно привести сколько угодно, все они об одном: власть Русской Системы не в Кремле, не в студиях и не на площадях – она в головах людей, расквартированных как непосредственно в институтах власти, так и в широчайшей сети разнообразных симулякров вокруг них, вплоть до массовых манифестаций и протестных акций.

Сам же термин «системный либерализм» – словесный кентавр. Одна его половинка – «системный» – сложный комплекс мифологем, сформировавшийся в качестве исторической реальности вместе с самой Россией, то есть, в основном, еще где-то в ХV веке. Этот комплекс, с годами усложняясь, продолжает существовать до сего времени и в виде Русской Системы определяет сегодня все российское жизнеустройство. Второй же его половины – «либерализма» – никогда в русской реальности в качестве устойчивой национальной традиции не существовало. Он, если и проявлялся, то лишь в виде отдельных идей или попыток в направлении объективной потребности что-то сделать, которые всегда глушила и подавляла самовластно-имперская реальность. У либерализма даже в качестве атавизма нет оснований определять что бы то ни было в современной реальности.

Вторая часть
Окончание